Агнец - Страница 123

123

Так мы и отправились в путь. Я был уверен — прямиком в челюсти капкана.

В дороге Джош подозвал Фому. В нескольких шагах позади, чтобы слышать их беседу, шли мы с Мэгги. Фома то и дело тормозил, удостоверяясь, что Фома-два не отстает.

— Все они считают меня полоумным, — говорил Фома. — Хихикают у меня за спиной, пальцем у виска крутят. Мне Фома-два сказал.

— Фома, ты же знаешь: я могу возложить на тебя руки и ты станешь исцелен. Фома-два больше не будет с тобой разговаривать. Остальные не будут над тобой смеяться.

Фома долго ничего не отвечал, но, когда снова посмотрел на Джошуа, я заметил, что по щекам бедного олуха струятся слезы.

— Если Фома-два уйдет, я же совсем один останусь.

— Ты не останешься один. У тебя буду я.

— Ненадолго. Тебе ведь уже недолго с нами.

— Откуда ты знаешь?

— Мне Фома-два сказал.

— Только остальным мы пока не скажем, хорошо?

— Не скажем, если не хочешь. Но ты ведь не станешь меня исцелять, правда? Не прогонишь Фому-два?

— Нет, — ответил Джошуа. — Нам обоим скоро лишний друг не помешает. — Он похлопал Фому по плечу и прибавил шагу, догоняя Матфея.

— Только не наступи на него! — крикнул Фома.

— Извини, — откликнулся Джош. Я посмотрел на Мэгги:

— Ты слышала? Она кивнула.

— Ты не должен этого допустить, Шмяк. Ему на свою жизнь, похоже, наплевать, но нам-то с тобой его жизнь дорога. Если с ним что-нибудь случится, я тебя никогда не прощу.

— Но, Мэгги, — всех положено прощать.

— А тебя — нет. Если что-нибудь случится с Джошем.

— Так тому и быть. А потому… слушай, как только Джошуа исцелит твоего брата, может, займемся чем-нибудь? Ну там — померанцевого соку выпьем, фалафель съедим, поженимся или еще чего?

Она остановилась как вкопанная, я — тоже.

— Ты когда-нибудь слушаешь, что я говорю? Ты вообще соображаешь, что вокруг тебя творится?

— Извини, меня чего-то вера одолела. Что ты сказала?

Когда мы пришли в Вифанию, Марфа поджидала нас перед домом Симона, прямо на улице. Она сразу подскочила к Джошуа, тот раскрыл объятья, но она его оттолкнула.

— Мой брат умер, — сказала она. — Где ты был?

— Я пришел, как только услышал.

Мэгги бросилась к Марфе, они обнялись и зарыдали. Мы неловко топтались вокруг. Через дорогу к нам перешли два бывших слепца, Авель и Настыль.

— Умер, умер и четыре дня как во гробе, — сказал Настыль. — В конце он стал как бы таким лазоревым.

— Изумрудным — изумрудным он стал, а не лазоревым, — поправил его Авель.

— Значит, Симон, друг мой, уснул, — промолвил Джошуа.

Фома подошел и положил руку ему на плечо.

— Нет, учитель, он умер. Фома-два считает, он, наверное, комком шерсти подавился. Симон же проказливый кошак был, лазарь куда не следует…

Такого я вынести не мог.

— Он был ПРОКАЖЕННЫЙ, идиот! А не проказливый!

— И все равно умер! — рявкнул в ответ Фома. — А вовсе никак не спит.

— Джошуа выразился иносказательно. Он знает, что Лазарь умер.

— Парни, а чуть больше черствости вы бы не могли проявить? — осведомился Матфей, кивнув на рыдающих сестер.

— Слушай, мытарь, когда мне понадобятся твои два шекеля, я…

— Где он? — громыхнул Джошуа, перекрывая всхлипы и свару.

Марфа выпуталась из объятий сестры и посмотрела на Джоша:

— Он купил себе гробницу в Кедроне.

— Отведи меня туда, я должен разбудить своего Друга.

— Умер, — нудил Фома. — Умер, умер, умер. В слезах Марфы блеснула искорка надежды:

— Разбудить?

— Дохлый, как доска. Мертвый, как Моисей. Ммммф… — Матфей зажал Фоме рот, что избавило меня от необходимости посредством кирпича перевести близнеца в бессознательное состояние.

— Ты веруешь, что Симон восстанет из мертвых, не так ли? — спросил Джошуа.

— В конце концов, когда настанет Царство и восстанут из мертвых все, — да, верую.

— Веришь ли ты, что я — тот, за кого себя выдаю?

— Конечно.

— Тогда покажи, где спит мой друг.

Марфа двинулась вперед, как лунатичка: загнанные вглубь изнеможение и скорбь оставили ей сил ровно столько, чтобы провести нас по дороге через Масличную гору в долину Кедрон. Мэгги известие о смерти Лазаря тоже так потрясло, что Фоме и Матфею пришлось ее поддерживать, а я шел сзади с Джошем.

— Четыре дня, как во гробе, Джош. Четыре дня. Есть там Божественная Искра или нет, но плоть пуста.

— Симон пойдет снова, если даже от него одни кости останутся, — ответил Джошуа.

— Вот и ладненько. Но тебе это чудо никогда особо не удавалось.

Когда мы добрались наконец до гробницы, у заваленного входа в нее сидел высокий худой человек аристократической наружности и жевал инжир. Лицо у него было чисто выбрито, а седые волосы подстрижены коротко, на римский манер. Не будь на нем еврейской туники о двух полосах, я бы решил, что он — гражданин Рима.

— Я так и думал, что ты сюда придешь, — сказал человек и опустился перед Джошем на колени. — Ребе, я Иосиф Аримафейский. Через твоего ученика Матфея я послал тебе весточку. Мне хотелось с тобой встретиться. Чем я могу служить тебе?

— Встань, Иосиф. И помоги нам откатить этот камень.

Как и у многих гробниц побогаче, вытесанных в горном склоне, вход закрывал большой плоский камень. Джошуа приобнял Мэгги и Марфу, пока все мы с этим камнем корячились. Как только печати были сорваны, меня ударил такой вал вони, что я чуть не захлебнулся, а Фома и вовсе расплескал свой ужин по земле.

— Смердит, Господи, — вымолвил Матфей.

— А я думал, кошками будет пахнуть, — сказал Фома.

— Не заставляй меня подходить к тебе, Фома, — посоветовал я.

Мы откатили камень как можно дальше, а потом со всех ног кинулись глотнуть свежего воздуха.

123