Агнец - Страница 25

— Разиил, ты помнишь времена до появления человечества — те времена, когда в наличии имелись лишь воинство небесное и сам Господь Бог?

— Да, и лучше тех времен не было ничего. Если не считать войны, конечно. Но если ее не считать, то времена стояли замечательные.

— И вы, ангелы, тогда были сильны и прекрасны, как само божественное воображение, и голоса ваши пели хвалы Господу и славу ему до самых закраин вселенной, однако ж Господь зачем-то счел нужным создать нас — человечество, слабое, испорченное и нечестивое, так?

— Да, тогда-то все и пошло коту под хвост, если тебя интересует мое мнение, — ответил Разиил.

— А ты знаешь, зачем Господу понадобилось нас создавать?

— Нет. Не ангельское это дело — вопрошать волю Божию.

— Затем, что вы — олухи царя небесного, вот зачем. Вы же безмозглы, как сама небесная механика. Ангелы — просто симпатичные насекомые. «Дни нашей жизни» — это кино, Разиил. Пьеса. Там все не настоящее, понял?

— Нет.

Он в самом деле не понял. А я уже уяснил, что в нынешнее время стало традицией рассказывать всякие смешные байки о глупости людей со светлыми волосами. Угадайте, откуда она пошла.

Наверное, мы все рассчитывали, что, раз убийцу изобличили, все вернется на круги своя, но римлян, похоже, гораздо больше заботило полное искоренение сикариев, чем какое-то жалкое воскрешение. Сказать по правде, воскрешения в те годы были не такой уж редкостью. Как я уже упоминал, мы, евреи, своих покойников закапывали в землю быстро, а где спешка — там и ошибки. Время от времени какой-нибудь бедолага лишался чувств в лихорадке, а приходил в себя — лежит готовенький к похоронам, весь полотном обмотан. Одно хорошо: на похороны собиралась вся семья, а на поминки еды готовили прорву, поэтому никто не жаловался. Разве что сами покойники, коли не очухаются. А если и жаловались — ну, в общем, я уверен, Господь им внимал. (В мое время чуткий сон был немалым достоинством.) Поэтому на следующий день римляне, как ни изумил их ходячий мертвец, устроили облаву на подозреваемых заговорщиков. На заре всех мужчин из семейства Мэгги уволокли в Сефорис.

Узников не освободили бы уже никакие чудеса, но и распятий в последующие дни не объявлялось. Прошло две недели, о мужчинах по-прежнему ни слуху ни духу — ни что стало с ними, ни в каком они состоянии, — и Мэгги вместе с матерью и тетками отправились на Шабат в синагогу и воззвали к фарисеям за помощью.

На следующий день фарисеи из Назарета, Яфия и Сефориса пришли к римскому гарнизону и ударили челом Юстусу: пусть освободит узников. Уж не знаю, что они ему говорили, да и чем вообще можно римлян разжалобить, но на следующий день, чуть забрезжил рассвет, мужчины из семейства Мэгги, шатаясь, приволоклись в деревню — избитые, отощавшие, завшивевшие, но по крайней мере живые.

Никаких пиров, никаких праздников в честь возвращения узников устраивать не стали. Мы, евреи, потом еще несколько месяцев вообще ходили на цыпочках, чтобы римлян не раздражать. Мэгги как-то отдалилась, и мы с Джошем больше не замечали у нее той улыбки, от которой раньше у нас спирало дыхание. Похоже, нас она избегала: завидев на площади, спешила прочь, а на Шабат не отходила от родственниц, так что и поговорить с нею не удавалось. Но прошел месяц, и Джошуа, совершенно наплевав на обычаи или повседневную учтивость, заставил меня удрать с работы и за рукав потащил к дому Мэгги. Та, опустившись на колени у двери, растирала жерновым камнем ячмень. По дому бродила ее магь, а отец с ее старшим братом Симоном (по прозванью Лазарь) трудились в кузнице неподалеку. Мы слышали их голоса. Мэгги, похоже, так увлеклась, что не заметила, как мы подошли. Джошуа возложил руку ей на плечо, и она улыбнулась, не поднимая головы.

— Вы же дом в Сефорисе строите.

— Мы решили, что гораздо важнее навестить занемогшего друга.

— Это кого, интересно?

— А ты как думаешь?

— Я уже не больна. Меня исцелило касание Мессии.

— Это вряд ли, — сказал Джошуа.

Наконец она взглянула на него, и улыбка ее испарилась.

— Я не могу больше с вами дружить, — сказала она. — Все изменилось.

— Потому что твой брат — сикарий? — спросил я. — Не говори глупостей.

— Нет, потому что моя мать заключила с Иебаном сделку. Иначе он бы не убедил других фарисеев идти в Сефорис и просить за наших мужчин.

— Какую сделку? — спросил Джошуа.

— Я помолвлена. — Мэгги снова уставилась на жерновой камень, и в ячменную муку капнула слеза.

Нас как громом хватило. Джош снял руку с ее плеча и шагнул назад. Посмотрел на меня так, будто я мог что-то исправить. Я и сам чувствовал, что вот-вот разревусь, но мне удалось выдавить:

— С кем?

— С Иааканом, — всхлипнула Мэгги.

— С сыном Иебана? С этой жирной гадиной? С этой бандитской рожей?

Мэгги кивнула. Джошуа зажал рот ладонью и отбежал на несколько шагов. Его вырвало. Меня так и подмывало к нему присоединиться, но я присел на корточки перед Мэгги.

— Когда свадьба?

— Я должна выйти за него через месяц после Песа-ха. Мать его заставила ждать еще полгода.

— Полгода! Полгода! Но это же целая вечность, Мэгги. Да за полгода Иаакан может сдохнуть тыщей гнуснейших способов — причем это лишь те, что мне сразу в голову приходят. Да его может кто-нибудь римлянам как бунтовщика выдать. Не будем говорить кто, но кое-кто может. Такое не исключено.

— Прости меня, Шмяк.

— Чего ты у меня прощенья просишь? Ты ни в чем не виновата.

— Но я же знаю, каково тебе, вот и прошу.

Я на секунду чуть не попутал. Глянул на Джоша — может, хоть он чего подскажет, — но Джош был занят: метал свой завтрак в пыль.