Агнец - Страница 74

И тут Гаспар явно совершил акт неконтролируемой спонтанности — взвизгнул, как маленькая девочка, и подскочил на четыре фута в воздух. Монахи перестали тянуть яка за хвост и подняли головы.

— Что это было?

— Это было Джошуа.

— Я свободен от себя, свободен от эго, — продолжал Джошуа. Затем что-то пискнуло, и нас обдало мерзкой вонью.

Я посмотрел на Гаспара — тот покачал головой. Он посмотрел на меня — я пожал плечами.

— Это ты? — спросил Гаспар у Джоша.

— Я — в смысле я как часть всех вещей, или я — в смысле, я ли это пыхнул некошерным газом? — спросил Джош.

— Последнее, — уточнил Гаспар.

— Нет, — ответил Джош.

— Врешь, — сказал я. Сам факт вранья поразил меня так же, как невидимость моего друга.

— Сейчас я должен перестать разговаривать. Наличие голоса отъединяет меня от всего, что есть.

И после этих слов он умолк, а Гаспар заозирался как бы даже в панике.

— Не уходи, Джошуа, — сказал настоятель. — То есть останься таким, как есть, если считаешь нужным, но обязательно приходи в чайную комнату на заре. — Гаспар глянул на меня. — И ты приходи.

— Утром у меня тренировка на кольях, — ответил я.

— Ты от нее освобожден. А если Джошуа с тобой сегодня еще заговорит, попробуй убедить его разделить с нами наше существование.

И он поспешил прочь весьма непросветленным манером.

В ту ночь я уже засыпал, когда услышал в коридоре у кельи тонкий писк, и неизъяснимо мерзкий запах согнал с меня весь сон.

— Джошуа? — Я выполз в коридор. Из узких бойниц под самым потолком сочился лунный свет, но я видел лишь голубоватые пятна на каменных плитах. — Это ты?

— А как ты догадался? — произнес бестелесный голос моего друга.

— Ну, если честно, Джош, от тебя воняет.

— Когда мы в последний раз ходили в деревню за подаянием, женщина дала нам с Номером Четырнадцать тысячелетнее яйцо. Оно не очень хорошо усвоилось.

— Кто бы мог подумать. Я вообще не знал, что яйца можно есть через… э-э, скажем, лет двести.

— Их хоронят, оставляют, а потом откапывают.

— Я тебя поэтому не вижу?

— Нет, это из-за медитации. Я отстегнул от себя все. Я достиг совершенной свободы.

— Ты стал свободен, еще когда мы из Галилеи уходили.

— Тут другое. Я пришел специально тебе об этом сказать. Я не могу освободить народ наш от владычества римлян.

— Это еще почему?

— Тогда получится не истинная свобода. Любую дарованную свободу можно отнять. Моисею не обязательно было просить фараона отпустить народ наш, народу нашему не нужно было освобождаться от вавилонян, как не нужно теперь освобождаться от римлян. Я не могу подарить им свободу. Свобода — у них в сердцах, они просто должны отыскать ее.

— Хочешь сказать, что ты — никакой не Мессия?

— А как я могу им быть? Как смиренной твари отважиться и даровать то, что даровать ей — не по чину?

— Но если не ты, тогда кто, Джош? Ангелы и чудеса, исцеление и утешение? Кто еще избран, если не ты?

— Не знаю. Ничего я не знаю. Я зашел попрощаться. Я останусь с тобой как часть всего сущего, но ты не постигнешь меня, пока не станешь просветленным. Ты себе и представить не можешь, каково это, Шмяк. Ты — всё, ты любишь все, тебе ничего не нужно.

— Ладно. Так тебе башмаки, значит, не понадобятся, да?

— Собственность стоит между тобой и свободой.

— Я так понимаю, ты согласен. Но окажи мне одну любезность, хорошо?

— Конечно.

— Послушай, что завтра скажет Гаспар. — И дай мне время сочинить разумный ответ человеку невидимому и сбрендившему, подумал я. Джош, конечно, невинен, но он не дурак. Надо что-то измыслить, спасти Мессию, — чтобы он затем спас всех нас.

— Я пойду сидеть в храм. Увидимся утром.

— Если я тебя раньше не увижу.

— Пошутил, да? — произнес Джош.

На следующее утро в чайной комнате Гаспар выглядел особенно постаревшим. Его собственные апартаменты представляли собой келью не больше моей, но располагались сразу за чайной комнатой, и в ней имелась дверь, которая закрывалась. По утрам в монастыре бывало холодно, и, пока Гаспар кипятил воду для чая, из наших ртов вырывались облачка пара.

Вскоре я увидел, как с моего края стола поднимается третий белесый столбик, хотя там никто не сидел.

— Доброе утро, Джошуа, — произнес Гаспар. — Ты спал сегодня или уже свободен от этой потребности?

— Да, я больше не сплю, — подтвердил Джош.

— Тогда ты извинишь нас с Двадцать Первым. Нам еще нужно питаться.

Гаспар налил нам чаю и с полки, где хранился чайный лист, достал два рисовых колобка. Один протянул мне, и я взял.

— Только у меня с собой нет миски, — сказал я, опасаясь, что Гаспар опять рассердится. Откуда ж я знал? Монахи всегда завтракали вместе. Явное нарушение устава.

— Твои руки чисты, — сказал Гаспар. Отхлебнул чаю и какое-то время посидел очень мирно, не говоря ни слова.

Вскоре комната нагрелась от жаровни, и я больше не мог разглядеть дыхания Джоша. Кроме того, он, очевидно, превозмог гастрические недомогания, вызванные тысячелетним яйцом. Я уже занервничал: Номер Три дожидался нас с Джошем во дворе на тренировку. Но едва я приоткрыл рот, Гаспар поднял палец, призывая к молчанию.

— Джошуа, — начал он. — Ты знаешь, что такое бод-хисатва?

— Нет, учитель, не знаю.

— Бодхисатвой был Гаутама Будда. Бодхисатвами также были двадцать семь патриархов после Будды. Некоторые утверждают, что я и сам бодхисатва, но так утверждаю не я.

— Будд не существует, — ответил Джошуа.

— Воистину, — согласился Гаспар, — но когда кто-то достигает места Буддовости и осознает, что Будды не существует, поскольку вообще всё — Будда, когда он достигает просветления, однако в нирвану не переходит, пока все остальные разумные существа не окажутся там раньше его, тогда он становится бодхисатвой. Спасителем. Принимая такое решение, бодхисагва ухватывает единственную вещь, что вообще можно ухватить, — сочувствие к страданию своих собратьев. Ты меня понимаешь?