Агнец - Страница 117


К оглавлению

117

— Она могла бы пойти с нами в Галилею, — сказал я, глядя на Джошуа, а тот посмотрел на Симона, словно прося разрешения.

— Она вольна делать как пожелает.

— Я хочу одного — вырваться из Вифании, пока Иаакан не опомнился, — сказала Мэгги, выходя из другой комнаты. В простом шерстяном платье, с волос еще капала вода. На сандалиях осталась зеленая гадость. Мэгги подошла к брату, опустилась перед ним на колени, обняла его и поцеловала в лоб. — Если он заявится сюда или кого-нибудь пришлет, передай, что я по-прежнему у тебя и не в себе.

Я почувствовал, как Симон улыбнулся под бинтами.

— Думаешь, ему не захочется войти и самому тебя поискать?

— Он трус, — сплюнула Мэгги.

— Аминь, — подхватил я. — Как ты вообще жила с таким уродом столько лет?

— Через год он ко мне и близко не подходил. Я же нечиста, понимаешь. Я ему говорила, что у меня кровотечение.

— Семнадцать лет?

— Конечно. Думаешь, он захочет позориться перед Советом фарисеев и станет расспрашивать, как все происходит у их жен?

Джошуа сказал:

— Я могу тебя исцелить от этого недуга, Мэгги. Если ты мне позволишь.

— Какого недуга?

— Вам нужно идти, — сказал Симон. — Я пришлю весточку, когда узнаю, что творит Иаакан. Если он сам еще не догадался, то есть у меня один друг, и он Иаака-ну подскажет: если тот не даст Мэгги развода, его должность в Синедрионе может оказаться под угрозой.

Симон и Марфа помахали нам с порога: Марфа выглядела более массивным призраком сестры, Симон — просто призраком.

И так нас стало одиннадцать.


Над нами висела полная луна, над нами раскинулось звездное небо, а мы шагали в Гефсиманию. С вершины Масличной горы на другой стороне долины Кедрон виднелся Храм. От жертвенных костров, в которых жрецы шурудили день и ночь, поднимался черный дым. Пока мы шли сквозь рощу древних олив, я держал Мэгги за руку. На полянке у давильного пресса, где мы встали лагерем, Филипп и Нафанаил тоже развели костерок. Рядом с учениками сидели еще двое. Когда мы приблизились, все четверо встали. Филипп злобно глянул на меня, и я смешался, но потом вспомнил, что он был с нами в Кане и видел, как Мэгги танцевала с Джошем. Вероятно, решил, что я хочу умыкнуть девушку Мессии. Я отпустил ее руку.

— Учитель, — обратился к Джошу Нафанаил, отбросив со лба светлую прядь, — новые ученики. Фаддей и Фома-близнецы.

Фаддей шагнул навстречу Джошуа. Парень примерно моего роста и возраста, одетый в ношеную шерстяную тунику. Он казался каким-то особенно тощим, будто голодал. Волосы носил коротко, как у римлянина, но стригли его, похоже, тупым кремнем. Лицо вместе с тем очень знакомое.

— Ребе, я слышал твои проповеди, когда ты был с Иоанном. Я сам два года с ним был.

Последователь Иоанна — вот откуда я его знаю. Хотя не помню, чтобы нас знакомили. Почему у него вид такой голодный — тоже понятно.

— Добро пожаловать, Фаддей, — ответил Джошуа. — Это Шмяк и Мария Магдалина, мои ученики и друзья.

— Зови меня Мэгги, — сказала Мэгги.

Джошуа направился к Фоме-близнецам, которые на самом деле состояли из одного парнишки — помоложе остальных нас, лет, наверное, двадцати, вместо бороды — мягкий пушок. Одежда тоже побогаче, нежели у остальных.

— И ты, Фома.

— Нет, ты стоишь на Фоме-два! — взвизгнул Фома. Нафанаил отпихнул Джоша в сторону и зашептал ему на ухо, — по-моему, чересчур громко:

— Он говорит, у него есть близнец, которого больше никто не видит. Ты же сам сказал являть милость, вот я и не стал ему говорить, что он чокнутый.

— Тебе тоже, Нафанаил, милость будет явлена, — улыбнулся Джошуа.

— И мы тебе не скажем, что ты олух царя небесного, — добавил я.

— Добро пожаловать, Фома. — Джошуа обнял паренька.

— А Фома-два? — спросил Фома.

— Извини. И тебе, Фома-два, добро пожаловать, — сказал Джошуа совершенно пустому участку воздуха. — Пойдем с нами в Галилею, поможешь разносить благую весть.

— Он вон там стоит, — сказал Фома, показав на совершенно другой участок воздуха, равно пустой.

Так нас стало тринадцать.


По дороге в Капернаум Мэгги рассказывала нам о своей жизни — о тех мечтах, что вынуждена была откладывать на потом, о ребенке, умершем в первый год ее брака. Я заметил, что Джоша рассказ о ребенке потряс, и я знал, о чем он думает: не уйди мы на Восток, он бы его спас.

— После этого, — рассказывала Мэгги, — Иаакан и перестал ко мне приближаться. Когда ребенок умер, было много крови, и для Иаакана кровотечение так и не остановилось. Он все боялся, что люди подумают, будто на его доме проклятье. Поэтому все мои обязанности жены выполнялись только на людях. А для него это — палка о двух концах. Чтоб выглядеть послушной женой, я должна была ходить в синагогу и женский двор Храма, но если бы они узнали, что я хожу туда с кровотечением, меня бы изгнали, а может, и побили бы камнями. Иаакан был бы опозорен. Кто знает, что он теперь сделает.

— Разведется, — сказал я. — У него нет выхода, если он не хочет потерять лицо перед фарисеями и Синедрионом.

Вот что странно: труднее оказалось утешить Джошуа. Потеряв ребенка, Мэгги пережила свое горе, выплакала все глаза, и рана затянулась, насколько это возможно, а для Джоша это горе оказалось свежо. Он отстал от процессии и старался держаться подальше от новых учеников, которые скакали вокруг него, как возбужденные щенята. Я понимал, что он разговаривает с отцом, и беседа, судя по всему, шла не очень гладко.

— Иди поговори с ним, — сказала Мэгги. — Он же не виноват. Такова Божья воля.

— Именно поэтому он чувствует свою ответственность. — Мы еще не объяснили Мэгги ни про Духа Святого, ни про Царство, ни про перемены, которые Джош хотел принести человечеству. Ни про то, как все это местами противоречит Торе.

117